Именно в это самое время, в преддверьях зимы, когда землю окутывают таинственные туманы Самхейна, выходящие должно быть из открывающихся в это время врат потустороннего...
В это же самое время, но четыре года назад мне случилось написать сказку. (А ещё за год до того я тоже написал сказку - её читали все кто хотел. Это могло стать началом доброй традиции -каждый год в это самое время выдавать нагора сказку. Но не сложилось).
Мои сказки суть тоннели смотрящих друг в друга зеркал, коридоры уводящие в бездну. Ну, так они устроены, а как работают я и сам не знаю. Но они вызывают некие магические эффекты (во всяком случае я должен в это верить). Или не вызывают никаких эффектов - это как кому больше нравится. Ты можешь заглядывать в эту бездну поверх или сделать шаг и войти между зеркалами, заполнив собой их пустоту.
Возвращаясь к сказке четырёхлетней давности. По авторскому замыслу она тоже должна была порождать некие спецэффекты в реальном мире. Но люди должны сами открыть её тайное намерение, я не скажу о нём ни слова. Подскажу только, что намерением вовсе не было порвать Украину на три неравные половины, как может кому-то показаться если прочитать текст сейчас. Украина развалилась по другим причинам и я здесь не причём. Должно быть зеркала непростые. Они подобны зеркалам хазарской принцессы и отразили отблески грядущих событий.
Сказку мне тогда предложили напечатать в журнале Транзит. "Давай-давай, быстрей-быстрей" и... не напечатали. Я не стал допытываться до причин столь загадочного поведения. Полагаю, причины были вескими. Я решил, что мир не хочет брать мой подарок. Но что-то толкает меня. Может быть любопытство. Работает ли и сейчас тайное намерение той сказки? Хотя возможно оно и тогда не работало. Но если она так и будет пылиться в закрытом от посторонних глаз разделе форума, маловероятно, что эта тайна когда-либо будет раскрыта. И я решил, хочет того мир или нет, но я этот подарок отдам.

Мисто у топи

Где-то, невероятно далеко отсюда, хотя возможно и ближе, чем вы себе представляете, есть жуткое, гиблое, отвратительнейшее место, абсолютно чуждое человеческому и божественному духу. Место это называют «топь», поскольку оно представляет собой вязкую, топкую, чавкающую поверхность, простирающуюся во все стороны до горизонта, которого здесь не видно. Солнце, Луна и даже звёзды, которые, казалось бы, столь далеки, что их не должно смущать происходящее на земной поверхности, отвращают от топи свои лучезарные лики, и потому здесь царит вечный мрак, перемешанный со зловонными испарениями, стелющимися густым туманом, ещё больше затрудняющим обзор, и лишь слегка разбавленный мертвенно-бледным мерцанием флуоресцентных гнилушек. Никакая приличная растительность не желает расти в таких условиях, уступив место свирепым хищным произрастаниям, цепляющим за штанины на беду свою забредшего сюда усталого путника, наполняя его душу ослабляющим дух отчаянием.
Люди, побывавшие в топи, никогда в этом не сознаются, но вы легко можете узнать этих несчастных. Они выглядят уставшими и постаревшими, у них дрожат конечности и голова, они вздрагивают от резких звуков и шарахаются от собственной тени. Хотя никто и никогда не видел вернувшихся оттуда, существует гипотеза, что оттуда всё же можно вернутся. И у меня есть аргумент в пользу этой гипотезы. Я собственными ушами слыхал от одного дикого бездомного кота, что он собственными глазами читал на заборе, как соседка по секрету проболталась его хозяйке, что знакомый её знакомого слышал по радио, как бабушка рассказывала мне когда я был маленький и не помню, будто в незапамятные времена некто, чьё имя ничего не означало и потому давно забыто, однажды вернулся. Вот даже и не знаю, стоит ли этому верить, ведь бабка была той ещё сказочницей.
Помимо этого у меня есть ещё один, куда более весомый аргумент – я нашёл тайную тропу, ведущую к выходу из топи. Быть может, лава исторглась из огнедышащей горы и застыла на поверхности, образовав тропу, а возможно она порождение беглого искоса брошенного лунного луча, насквозь пронзившего мрак. Посредине тропы дорожный указатель со стрелкой направленной во все стороны. На нём написано таинственное слово, состоящее из одних знаков препинания. Сколько угодно можно идти по тропе и никуда не прийти: ты снова окажешься у этого (или в точности такого же) указателя с загадочной надписью. Можно идти сколько угодно и никуда не придешь. Но стоит ненадолго остановиться, как ты тотчас очутишься в совершенно ином месте…


Где-то неподалёку от жуткой топи, хотя возможно и дальше, чем это может показаться, на лесистых горных склонах, иссечённых хрустальными ручьями, раскинулся необычайный, удивительный город. Он настолько необычен (о чём я и расскажу в дальнейшем), что невозможно даже точно определить – действительно ли это город. Вполне может статься, что это деревня. Башни города вспарывают облака, а со дна его колодцев днём можно увидеть звёзды, а ночью – радугу.
Местные жители называют своё поселение «Мисто». Этимология и точное значение названия не выяснены до сих пор. Дискурс на эту тему продолжается уже не одну сотню лет, в фазах обострения выливаясь в неистовое мордобитие, всегда, впрочем, завершавшееся примирением с последующим совместным распитием. Здешние хохлы толкуют топоним как «мистическое вместилище всего»; сатанисты и антисемисты твердят, что слово значит «некое, неважно какое место»; а особо двинутые мистики (коим, впрочем, мало кто верит) завирают, будто видели в сновидениях, как в незалэжной стране У таким же в точности сочетанием фонем обзывают противоестественное аномальное скопление жилплощади с проживающими на ней жильцами, иначе именуемое «город». Но все три диаметрально полярные точки зрения сходятся в одном: как бы ни расшифровывалось это слово, все они в нём живут.
Раз уж речь зашла о языке аборигенов, следует отметить главную отличительность мистянского языка от всех прочих: в нём нет правил. Однажды какой-то дурак додумался, что как бы и что бы ни сказал человек, остальные поймут его каждый как кому вздумается. Он поведал о своём открытии другим, те его поняли всяк по-своему и решили: ну раз так, то и похуй как говорить – и упразднили все языковые нормы. Лингвистическая реформа явилась последней каплей. Незадолго после этого или вскоре перед этим все окончательно спятили. (Вот где-то здесь или немногим раньше мятежный дух языка без правил проник в слог рассказчика. Дальше можно было уже и не читать – всё равно все поймут, как каждому взбредёт в голову.
Начав повествование о Мисте с его башен и ям, нельзя не продолжить разговор о дивной архитектуре города. Мне довелось посмотреть этот мир, бывал я и в Дурумбае и в Гвателоло, но нигде не встречал настолько безбашенного (не в смысле, что там нет башен – их тут есть) градостроительного замысла. Здесь не отыщется двух одинаковых или хоть сколько-нибудь похожих кирпичей в кладке, не найдёшь здесь прямых линий и углов. Разводные мосты, разводясь, делятся на три неравные половины, причём средний сегмент остаётся висеть в воздухе ни за что не держась (впрочем, иногда с оглушительным хрустом падает). Дороги и тропы сплетаются в такие причудливые узоры, что непостижимо, как местные умудряются ориентироваться. Более всего сиё безумное творение похоже на то, что кто-то изощрился впихнуть много-, очень и очень многомерную структуру в 3d-пространство. Вот такой странный был (или есть, или ещё будет: по-мистянски можно сказать в любом времени и наклонении) этот город. Но наиболее странным является то, что город постоянно достраивается и перестраивается, хотя не видно, чтобы кто-нибудь что-нибудь строил. Мистики (а так иногда, когда не лень, называют себя все местные) объясняют этот феномен очень просто: вообще никак не объясняют. А постройки мало того, что исчезают так же внезапно как и появляются, но ещё и перемещаются с места на место. Никого здесь не удивит, если соседская конура завтра окажется на крыше твоего небоскрёба, улей с местной пасеки появится у тебя под кроватью, и при всём при этом твой небоскрёб вместе с пасекой будет стоять на крыше соседской конуры.
Из-за таких архитектурных пертурбаций случались и вовсе вопиющие недоразумения. Если ты, или, к примеру, вот ты посмеешь ненароком заснуть, мечтая о прекрасной незнакомке, с которой никак не решался познакомиться – а потом она ушла в отшельничество, заточившись в самой глубокой башне на другом полушарии деревни и заминировав все подступы – то пробудившись рискуешь быть обнаруженным в её страстных объятиях.
Пожалуй, в столь дикой обстановке нормальная человеческая ходьба, осуществляемая посредством поочерёдного переставления ног по поверхности, выглядела бы неприлично, а потому в этом пространстве никто не перемещается таким способом. Мистяне катятся кувырком, ходят колесом, скачут с крыши на крышу, совершая невообразимые кульбиты, порхают в воздухе по немыслимым траекториям, и при этом радуются непонятно чему словно дети. Бывает, кто-то столкнётся с зазевавшейся вороной или низко летящим спутником и, сорвавшись вниз, расшибётся о камни. Аборигены, сбежавшиеся к месту катастрофы, бережно подымают падшего и ведут (а кто сам не может ходить, того и несут) хоронить. Потерпевшего вводят в склеп, представляющий собой уютный грот в скале, сооружают на полу лежанку из душистого сена, оставляют усопшему еду и питьё на несколько дней пути, жмут ему руку с прощальными напутствиями. Прикрыв выход из грота пальмовыми листьями, траурная процессия в молчании возвращается в селение. Весть о трагедии быстро облетает Мисто, и город погружается в безмолвие.
Надо сказать, что мистяне давно перестали верить в бессмертие души, логично рассудив, что если некоторые при жизни умудряются достичь маразма, отчего «бессмертная» душа претерпевает разрушения, то без толку уповать на сохранность столь хрупкой субстанции в дальнейших перипетиях. Но свято место пусто не бывает, и они совершенно алогично уверовали в некую сокрытую в смертной душе бессмертную сердцевину, мистическое средоточие человеческой сущности, которое мало того, что никогда не умирает, но даже никогда не рождалось. На резонные вопросы вновь прибывших, как может существовать то, что никогда и ниоткуда не появлялось, туземцы отвечают смехом и околесицей вроде такой: но ТЫ же есть.
Из своего безмолвия мистики посылают погибшему соплеменнику безусловную любовь, уверенные, что по какую бы сторону жизни или смерти тот не находился, посылка настигнет адресата и поддержит его в любых испытаниях. Обычно вскоре погребённый возвращается с погоста целым и невредимым и, как ни в чём не бывало, принимается скакать пуще себя прежнего.
Люди в городе появляются и исчезают таким же непостижимым образом, как и строения. Когда прямо из ниоткуда вдруг образуется новый человек, мистяне нисколько не удивляются и, сказав что-нибудь типа «ну вот, ещё один ,,, с горы скатился», радостно принимают вновь прибывшего в своё общество, отчего тому не остаётся ничего иного, как вскорости спятить.
Всё своё свободное время, которое у них всё свободное, мистики заняты тем, что не заняты ничем, называя своё никчёмное времяпрепровождение какими угодно словами: наукой, искусством, постижением всего, достижением ничего… Иногда кому-то удаётся постичь даже сакральную сердцевину души, после чего постигший растворяется в воздухе или исчезает вспышкой ослепительного света (а давным-давно в далёкой-далёкой галактике астрономы регистрируют очередную сверхновую). Ходят подозрения, что некоторые особо двинутые мистики, постигнув сердцевину и никому об этом не сказав, не вспыхнули и не исчезли, а по неведомым причинам предпочли остаться.
Мистики чтят и чтут историю города. Едва заслышав что-нибудь к ней относящееся, они тут же бросаются записывать услышанное чем попало на чём придётся: на песке, волнах, тающем снеге, клочьях утреннего тумана… Наверняка вам не раз попадались на глаза их загадочные письмена. История, записанная бесправильным языком на эфемерных скрижалях, перестаёт быть историей и становится чем-то большим. Она уподобляется мифам, оставшимся нам от времён столь ветхих, что понимать их могут разве что одержимые духом этих мифов. Достаточно сказать, что начинается она с середины, завершается в начале и, возобновившись в конце, устремляется во всех направлениях, разветвляясь на мириады сюжетных линий, сходящихся вдруг в одной точке (а иногда и в вопросительном или восклицательном знаке).
И последний штрих к странному описанию странного города. Невзирая на то, что лучшие в мире географы не знают ни одной дороги, связывающей Мисто с любым другим пунктом, мистики уверены, что все земные пути ведут именно сюда.
Стоит лишь однажды взглянуть на город хотя бы самым краешком сна – и твоя душа устремится туда всеми силами, сокрытыми в средоточии твоей сущности. Где-то – неизмеримо далеко и непостижимо близко – есть такой город. Я сам его придумал и потому знаю точно – он где-то есть»;?!-)